Болдинской осенью 1834 года было написано последнее произведение Александра Сергеевича Пушкина «в народном стиле» — «Сказка о золотом петушке». Небольшая (всего 224 стиха) стихотворная сказка, которую Алексей Максимович Горький считал одной из «чарующих красотой и умом сказок», завершила своеобразный цикл, создаваемый поэтом на протяжении пяти лет.
Народная стихия всегда притягивала и манила поэта, ибо фольклор был для него не просто собранием высокохудожественных эстетических ценностей, но народной философией, этикой, нравственностью и моралью. Для раннего Пушкина фольклор — это, в первую очередь, красочный волшебный мир, где живут сказочные герои, где «лес и дол видений полны», откуда, как из бездонного волшебного колодца, можно черпать необыкновенные сюжеты и образы. Именно на таком отношении к фольклору была основана поэма «Руслан и Людмила» (1817— 1820), которая стала этапным произведением отечественной литературы, так как «заговорила» ясным русским языком, лишенным стилистических трафаретов и псевдонародного пафоса.
Первый фольклорный опыт не удовлетворил поэта, и Пушкин ищет новые пути освоения народного поэтического творчества, стремится постичь не только его яркую образность, но и глубинную суть, то, что называют правдой народною.
В ноябре 1824 года Пушкин пишет брату Льву Сергеевичу из Михайловского: «...вечером слушаю сказки — и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания», и далее следуют известные всем крылатые строки: «Что за прелесть эти сказки! каждая есть поэма!». Стоит задуматься над тем фактом, что великий русский поэт, обладавший энциклопедическими знаниями, выпускник лучшего учебного заведения России — Царскосельского лицея, так серьезно ставил вопрос о простонародных сказках, без знания которых, оказывается, даже самое блестящее воспитание и образование теряют всякий смысл. Тот год был нелегким в жизни Пушкина — только что кончилась южная ссылка и уже началась ссылка в Михайловском; Пушкин полон замыслов самых серьезных — начинается работа над «Борисом Годуновым». Грандиозность творческой задачи прямо соотносится с напряженной работой пушкинской мысли. Желание осмыслить историю своего народа, понять народную психологию, наконец, стремление вывести литературу на новые художественные рубежи приводят поэта к той творческой сфере, которая обычно игнорируется господствующей культурой,— к народному поэтическому творчеству. Вот почему его так занимают простонародные сказки, песни, пословицы — словом, все то, что образует жанровый мир фольклора. Как бы подытоживая свои раздумья над проблемами поиска правды народной, поэт напишет в 1828 году: «В зрелой словесности приходит время, когда умы, наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка условленного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и к странному просторечию, сначала презренному».
Таковы были эстетические мотивы обращения Пушкина к жанру литературной сказки. В 30-е годы он создает сказки-поэмы, каждая из них — обработка того или иного фольклорного сюжета, причем не только русского. Так, основами «Сказки о попе и о работнике его Балде» (1830), «Сказки о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтано-виче и о прекрасной царевне Лебеди» (1831) и «Сказки о мертвой царевне и о семи богатырях» (1833) послужили русские народные сказки, записанные Пушкиным в Михайловском. Сюжет «Сказки о рыбаке и рыбке» (1833) был взят поэтом из сборника произведений братьев Гримм, но в пушкинском переложении западноевропейский колорит не ощущается вовсе. Самую большую загадку для исследователей представляла «Сказка о золотом петушке». В течение почти ста лет этот небольшой поэтический шедевр более рождал вопросы, чем давал на них ответы. Во-первых, не был ясен источник, из которого Пушкин почерпнул сюжет «восточной» по своему колориту сказки. Во-вторых, не поддавался логической расшифровке смысл этого произведения, хотя его политический подтекст ощущался явственно. Недаром цензура вычеркнула из сказки известную концовку:
Народная стихия всегда притягивала и манила поэта, ибо фольклор был для него не просто собранием высокохудожественных эстетических ценностей, но народной философией, этикой, нравственностью и моралью. Для раннего Пушкина фольклор — это, в первую очередь, красочный волшебный мир, где живут сказочные герои, где «лес и дол видений полны», откуда, как из бездонного волшебного колодца, можно черпать необыкновенные сюжеты и образы. Именно на таком отношении к фольклору была основана поэма «Руслан и Людмила» (1817— 1820), которая стала этапным произведением отечественной литературы, так как «заговорила» ясным русским языком, лишенным стилистических трафаретов и псевдонародного пафоса.
Первый фольклорный опыт не удовлетворил поэта, и Пушкин ищет новые пути освоения народного поэтического творчества, стремится постичь не только его яркую образность, но и глубинную суть, то, что называют правдой народною.
В ноябре 1824 года Пушкин пишет брату Льву Сергеевичу из Михайловского: «...вечером слушаю сказки — и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания», и далее следуют известные всем крылатые строки: «Что за прелесть эти сказки! каждая есть поэма!». Стоит задуматься над тем фактом, что великий русский поэт, обладавший энциклопедическими знаниями, выпускник лучшего учебного заведения России — Царскосельского лицея, так серьезно ставил вопрос о простонародных сказках, без знания которых, оказывается, даже самое блестящее воспитание и образование теряют всякий смысл. Тот год был нелегким в жизни Пушкина — только что кончилась южная ссылка и уже началась ссылка в Михайловском; Пушкин полон замыслов самых серьезных — начинается работа над «Борисом Годуновым». Грандиозность творческой задачи прямо соотносится с напряженной работой пушкинской мысли. Желание осмыслить историю своего народа, понять народную психологию, наконец, стремление вывести литературу на новые художественные рубежи приводят поэта к той творческой сфере, которая обычно игнорируется господствующей культурой,— к народному поэтическому творчеству. Вот почему его так занимают простонародные сказки, песни, пословицы — словом, все то, что образует жанровый мир фольклора. Как бы подытоживая свои раздумья над проблемами поиска правды народной, поэт напишет в 1828 году: «В зрелой словесности приходит время, когда умы, наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка условленного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и к странному просторечию, сначала презренному».
Таковы были эстетические мотивы обращения Пушкина к жанру литературной сказки. В 30-е годы он создает сказки-поэмы, каждая из них — обработка того или иного фольклорного сюжета, причем не только русского. Так, основами «Сказки о попе и о работнике его Балде» (1830), «Сказки о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтано-виче и о прекрасной царевне Лебеди» (1831) и «Сказки о мертвой царевне и о семи богатырях» (1833) послужили русские народные сказки, записанные Пушкиным в Михайловском. Сюжет «Сказки о рыбаке и рыбке» (1833) был взят поэтом из сборника произведений братьев Гримм, но в пушкинском переложении западноевропейский колорит не ощущается вовсе. Самую большую загадку для исследователей представляла «Сказка о золотом петушке». В течение почти ста лет этот небольшой поэтический шедевр более рождал вопросы, чем давал на них ответы. Во-первых, не был ясен источник, из которого Пушкин почерпнул сюжет «восточной» по своему колориту сказки. Во-вторых, не поддавался логической расшифровке смысл этого произведения, хотя его политический подтекст ощущался явственно. Недаром цензура вычеркнула из сказки известную концовку:
«Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок», а также стих: «Царствуй, лежа на боку!». В 1933 году Анна Андреевна Ахматова в статье «Последняя сказка Пушкина» увлекательно рассказала о перипетиях своего поиска первоисточника «восточной легенды». Источником послужила «Легенда об арабском звездочете» из сборника новелл американского писателя Вашингтона Ирвинга «Альгамбра». Однако сюжет новеллы послужил Пушкину лишь схемой, которую он наполнил конкретным автобиографическим материалом. «Сказка о золотом петушке» несет в себе много мотивов, связанных с личной судьбой поэта. Ссора с царем, нарушение государем данного им слова — вот, что владело умом и сердцем Пушкина в пору ее создания. «Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как им угодно... — писал Пушкин, — но я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у царя небесного». Именно поэтому в сказке зазвучала тема возмездия, и за нарушенное царское слово Дадону воздается в полной мере —
«Петушок спорхнул со спицы,К колеснице полетел
И царю на темя сел,
Встрепенулся, клюнул в темя
И взвился... и в то же время
С колесницы пал Дадон —
Охнул раз, — и умер он».
Суровый реализм и осознание горькой правды скрыты под «восточными одеждами» последней пушкинской сказки. Эти ее свойства хорошо почувствовал художник Михаил Федоров, в иллюстрациях которого присутствуют художественный гротеск и пушкинская ирония.
А. Л. НАЛЕПИН
В тридесятом государстве,
Жил-был славный царь Дадон.
С молоду был грозен он
И соседям то и дело
Наносил обиды смело;
Но под старость захотел
Отдохнуть от ратных дел
И покой себе устроить.
Стали старого царя,
Страшный вред ему творя.
Охранять от нападений,
Должен был он содержать
Многочисленную рать.
Воеводы не дремали,
Но никак не успевали:
Ждут, бывало, с юга, глядь, —
Ан с востока лезет рать.
Справят здесь, — лихие гости
Идут от моря. Со злости
Инда плакал царь Дадон,
Инда забывал и сон.
Вот он с просьбой о помоге
Обратился к мудрецу,
Звездочету и скопцу.
Шлет за ним гонца с поклоном.
Вот мудрец перед Дадоном
Стал и вынул из мешка
Золотого петушка.
«Посади ты эту птицу, —
Молвил он царю, — на спицу;
Петушок мой золотой
Будет верный сторож твой:
Коль кругом всё будет мирно,
Так сидеть он будет смирно;
Но лишь чуть со стороны
Ожидать тебе войны,
Иль набега силы бранной,
Иль другой беды незваной,
Вмиг тогда мой петушок
Приподымет гребешок,
Закричит и встрепенется
И в то место обернется».
Царь скопца благодарит,
Горы золота сулит.
«За такое одолженье, —
Говорит он в восхищенье, —
Волю первую твою
Я исполню, как мою».
Стал и вынул из мешка
Золотого петушка.
«Посади ты эту птицу, —
Молвил он царю, — на спицу;
Петушок мой золотой
Будет верный сторож твой:
Коль кругом всё будет мирно,
Так сидеть он будет смирно;
Но лишь чуть со стороны
Ожидать тебе войны,
Иль набега силы бранной,
Иль другой беды незваной,
Вмиг тогда мой петушок
Приподымет гребешок,
Закричит и встрепенется
И в то место обернется».
Царь скопца благодарит,
Горы золота сулит.
«За такое одолженье, —
Говорит он в восхищенье, —
Волю первую твою
Я исполню, как мою».
Петушок с высокой спицы
Стал стеречь его границы.
Чуть опасность где видна,
Верный сторож как со сна
Шевельнется, встрепенется,
К той сторонке обернется
И кричит: «Кири-ку-ку.
Царствуй, лежа на боку!»
И соседи присмирели,
Воевать уже не смели:
Таковой им царь Дадон
Дал отпор со всех сторон!
Стал стеречь его границы.
Чуть опасность где видна,
Верный сторож как со сна
Шевельнется, встрепенется,
К той сторонке обернется
И кричит: «Кири-ку-ку.
Царствуй, лежа на боку!»
И соседи присмирели,
Воевать уже не смели:
Таковой им царь Дадон
Дал отпор со всех сторон!
Петушок сидит всё смирно.
Вот однажды царь Дадон
Страшным шумом пробужден:
«Царь ты наш! отец народа! —
Возглашает воевода, —
Государь! проснись! беда!»
— Что такое, господа? —
Говорит Дадон, зевая: —
А?.. Кто там?.. беда какая? —
Воевода говорит:
«Петушок опять кричит;
Страх и шум во всей столице».
Царь к окошку, — ан на спице,
Видит, бьется петушок,
Обратившись на восток.
Люди, на конь! Эй, живее!»
Царь к востоку войско шлет,
Старший сын его ведет.
Петушок угомонился,
Шум утих, и царь забылся.
Вот проходит восемь дней,
А от войска нет вестей;
Было ль, не было ль сраженья, —
Нет Дадону донесенья.
Петушок кричит опять.
Кличет царь другую рать;
Сына он теперь меньшого
Шлет на выручку большого;
Петушок опять утих.
Снова вести нет от них!
Снова восемь дней проходят;
Люди в страхе дни проводят;
Петушок кричит опять,
Царь скликает третью рать
И ведет ее к востоку, —
Сам не зная, быть ли проку.
А от войска нет вестей;
Было ль, не было ль сраженья, —
Нет Дадону донесенья.
Петушок кричит опять.
Кличет царь другую рать;
Сына он теперь меньшого
Шлет на выручку большого;
Петушок опять утих.
Снова вести нет от них!
Снова восемь дней проходят;
Люди в страхе дни проводят;
Петушок кричит опять,
Царь скликает третью рать
И ведет ее к востоку, —
Сам не зная, быть ли проку.
Им становится невмочь.
Ни побоища, ни стана,
Ни надгробного кургана
Не встречает царь Дадон.
«Что за чудо?» — мыслит он.
Вот осьмой уж день проходит,
Войско в горы царь приводит
И промеж высоких гор
Видит шелковый шатёр.
Всё в безмолвии чудесном
Вкруг шатра; в ущелье тесном
Рать побитая лежит.
Царь Дадон к шатру спешит...
Перед ним его два сына
Без шеломов и без лат
Оба мертвые лежат,
Меч вонзивши друг во друга.
Бродят кони их средь луга,
По притоптанной траве,
По кровавой мураве...
Царь завыл: «Ох дети, дети!
Горе мне! попались в сети
Оба наши сокола!
Горе! смерть моя пришла».
Все завыли за Дадоном,
Застонала тяжким стоном
Глубь долин, и сердце гор
Потряслося.
Распахнулся... и девица,
Шамаханская царица,
Вся сияя как заря,
Тихо встретила царя.
Как пред солнцем птица ночи,
Царь умолк, ей глядя в очи,
И забыл он перед ней
Смерть обоих сыновей.
И она перед Дадоном
Улыбнулась — и с поклоном
Его за руку взяла
И в шатер свой увела.
Всяким яством угощала;
Уложила отдыхать
На парчовую кровать.
И потом, неделю ровно,
Покорясь ей безусловно,
Околдован, восхищён,
Пировал у ней Дадон
Со своею силой ратной
И с девицей молодой
Царь отправился домой.
Перед ним молва бежала,
Быль и небыль разглашала.
Под столицей, близ ворот,
С шумом встретил их народ, —
Все бегут за колесницей,
За Дадоном и царицей;
Всех приветствует Дадон...
В сарачинской шапке белой,
Весь как лебедь поседелый,
Старый друг его, скопец.
«А, здорово, мой отец, —
Молвил царь ему, — что скажешь?
Подь поближе! Что прикажешь?»
— Царь! — ответствует мудрец, —
Разочтемся наконец.
Помнишь? за мою услугу
Обещался мне, как другу,
Волю первую мою
Ты исполнить, как свою.
Подари ж ты мне девицу,
Шамаханскую царицу. —
Крайне царь был изумлён.
«Что ты? — старцу молвил он, —
Или бес в тебя ввернулся,
Или ты с ума рехнулся?
Что ты в голову забрал?
Я, конечно, обещал,
Но всему же есть граница.
И зачем тебе девица?
Полно, знаешь ли кто я?
Попроси ты от меня
Хоть казну, хоть чин боярской,
Хоть коня с конюшни царской,
Хоть пол-царства моего».
Подари ты мне девицу,
Шамаханскую царицу, —
Говорит мудрец в ответ.
Плюнул царь: «Так лих же: нет!
Ничего ты не получишь.
Сам себя ты, грешник, мучишь;
Убирайся, цел пока;
Оттащите старика!»
Старичок хотел заспорить,
Но с иным накладно вздорить;
Царь хватил его жезлом
По лбу; тот упал ничком,
Да и дух вон. — Вся столица
Содрогнулась, а девица —
Хи-хи-хи! да ха-ха-ха!
Не боится, знать, греха.
Царь, хоть был встревожен сильно,
Усмехнулся ей умильно.
Вдруг раздался легкой звон,
И в глазах у всей столицы
Петушок спорхнул со спицы,
К колеснице полетел
И царю на темя сел,
Встрепенулся, клюнул в темя
И взвился... и в то же время
С колесницы пал Дадон —
Охнул раз, — и умер он.
А царица вдруг пропала,
Будто вовсе не бывало.
Сказка ложь, да в ней намек!
Добрым молодцам урок.
Федоров Михаил Николаевич
Плакатист. Член Союза художников СССР.Родился 23 января 1941 в Москве.
Плакатист, книжный график, график-станковист, дизайнер.
Окончил факультет прикладного искусства Московского текстильного университета в 1964 году. В 1969 году вступил в Московский Союз Художников. Участник всесоюзных, российских и международных выставок и конкурсов: персональные выставки в Голландии и Германии.
Работать в плакате начал в 1964 году: плакаты для кино, цирка, москонцерта, госконцерта, театра, плакаты санпросвета. Позже, как результат личного побуждения, плакаты, инспирированные размышлениями о событиях современности, человеке.
Иллюстрировал Библию, мифы народов мира, русские сказки, сказки народов мира, Эзопа, Ш. Перро, У. Шекспира, Х. К. Андерсена, Э. Т. А. Гофмана, А. С. Пушкина, И. С. Тургенева, Английскую поэзию для детей, английскую поэзию абсурда (Книга нонсенса), Льюиса Кэрролла, эпиграммы Англии, Франции, Германии, Испании, России, тексты российских и зарубежных современных авторов. Работал с Российскими и зарубежными издательствами.
Выставки последних лет:
20-я Выставка московских художников книги, 2003
Suggerimenti di Tonino Guerra, Comune di Cervia, 2003, иллюстрация.
Книжная иллюстрация в России, Франкфурт, 2003
Авторский социально-политический плакат, Москва, 2003
10-я Всероссийская художественная выставка, Москва, 2004
Выставка иллюстрации на «Book fair», Варшава, 2004
Книжный салон, Париж, 2005
Книжная ярмарка, Пекин, 2006
Книжный салон, Женева, 2007
«75 лет МОСХ», Москва, 2007-2008
Государственный музей изобразительных искусств им. Пушкина, выставка иллюстрации, 2007
Награждения:Выставка промышленной эстетики ВДНХ, 1965 – бронзовая медаль.
II Московская выставка циркового плаката 1969 – первая премия.
Лучший плакат года секции плаката, 1969, 1987
IV Biennale Internationale de L’Affiche, Varsovie, 1972 – почетный диплом.
IV Всесоюзная выставка плаката 1972 – диплом.
Диплом МОСХ за лучшую работу года, 1973
I Всесоюзный конкурс санитарно-просветительского плаката «Здоровье в твоих руках», 1976 – первая премия.
European Creative Advertising Awards, 1990 – диплом финалиста.
Международный конкурс «Реклама 90» - третья премия
Всероссийский конкурс «Искусство книги», 1980, 1996 – диплом.
Конкурс «Искусство книги Казахстана», 1987 – первая премия
Почетный диплом на IV всероссийском конкурсе книги «Алые паруса», Москва, 2007
Золотая плакета на 21 Bienale illustracii, Братислава, 2007
Работы публиковались в специальных и периодических изданиях (в частности – «20 век русского книжного искусства», Вагриус, 2005), находятся в государственных и частных коллекциях.
Merci d'avoir un blog interessant
ОтветитьУдалить