Орест Георгиевич Верейский (1915-1993) - "Отступление контрреволюции"

Орест Георгиевич Верейский (1915-1993) . "Отступление контрреволюции". Иллюстрация к роману М.А. Шолохова "Тихий Дон".

Александр Блок в иллюстрациях И. Глазунова (часть2)

. Вхожу я в темные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцаньи красных лампад.

В тени у высокой колонны
Дрожу от скрипа дверей,
А в лицо мне глядит, озаренный,
Только образ, лишь сон о Ней.

О, я привык к этим ризам
Величавой Вечной Жены!
Высоко бегут по карнизам
Улыбки, сказки и сны.

Петербургские сумерки снежные.
Взгляд на улице, розы в дому...
Мысли — точно у девушки нежные,
А о чем — и сама не пойму.

Всё гляжусь в мое зеркало сонное..
(Он, должно быть, глядится в окно...
Вон лицо мое — злое, влюблённое!
Ах, как мне надоело оно!

...Ну что ж? Одной заботой боле —
Одной слезой река шумней,
А ты всё та же — лес, да поле,
Да плат узорный до бровей...

И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснет в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика!..

18 октября 1908

...Бывало, шла походкой чинною
На шум и свист за ближним лесом.
Всю обойдя платформу длинную,
Ждала, волнуясь, под навесом.

Три ярких глаза набегающих —
Нежней румянец, круче локон:
Быть может, кто из проезжающих
Посмотрит пристальней из окон...

Милый друг, и в этом тихом доме
Лихорадка бьет меня.
Не найти мне места в тихом доме
Возле мирного огня!

* * * 
 Запевающий сон, зацветающий цвет,
Исчезающий день, погасающий свет.

Открывая окно, увидал я сирень.
Это было весной — в улетающий день.

Раздышались цветы — и на темный карниз
Передвинулись тени ликующих риз.

Задыхалась тоска, занималась душа,
Распахнул я окно, трепеща и дрожа.

И не помню — откуда дохнула в лицо,
Запевая, сгорая, взошла на крыльцо.

...И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.

И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.

См. также:

Александр Блок в иллюстрациях Ильи Глазунов (чать 1) 

Одна мне осталась надежда:
Смотреться в колодезь двора.
Светает. Белеет одежда
В рассеянном свете утра.

Я слышу — старинные речи
Проснулись глубоко на дне.
Вон теплятся желтые свечи,
Забытые в чьем-то окне.

Голодная кошка прижалась
У желоба утренних крыш.
Заплакать — одно мне осталось,
И слушать, как мирно ты спишь.

На серые камни ложилась дремота,
Но прялкой вилась городская забота.
Где храмы подъяты и выступы круты, —

Я видел вас, женщины в темных одеждах,
С молитвой в глазах и с изменой в надеждах —
О, женщины помнят такие минуты!

Сходились, считая ступень за ступенью,
И вновь расходились, томимые тенью,
Сияя очами, сливаясь с тенями...

О, город! О, ветер! О, снежные бури!
О, бездна разорванной в клочья лазури!
Я здесь! Я невинен! Я с вами! Я с вами!

Александр Блок в иллюстрациях Ильи Глазунов (чать 1)

Работы на темы произведений Александра Блока занимают значительное место в творчестве народного художника СССР Ильи Глазунова. Это не случайно: великий русский советский поэт для И. Глазунова не только выражение высочайшего искусства, но и феномен национальной жизни. Отсюда неослабевающий интерес художника к творениям А. Блока, стремление почувствовать и передать наряду с истинно эпической силой блоковских обобщений оттенки настроений, музыку стихов поэта.

В полной мере это относится и к включенным в издание рисункам И. Глазунова. Они сделаны с глубоким пониманием сути творчества Александра Блока и соответствуют поэтическому настрою стихов поэта, вошедших в настоящее издание.

Поэт приходит в этот мир, чтобы внести в него некую «гармонию», преобразующую «мировой хаос» — вот символ веры Александра Блока, изложенный им в статье-завещании «О назначении поэта».

Блок — поэт рубежа веков, его недолгая, сорокалетняя жизнь поделена 1900-м годом ровно на две половины. Атмосферу того переломного времени, эпохи войн, революций, народных восстаний, передают слова одного из наиболее ярких представителей «младших символистов» Андрея Белого: «Я принадлежу к людям, однажды навек потрясенным». Проблема судьбы личности в потрясенном мире стала главенствующей в искусстве этого периода.

Творческая судьба Блока, находившегося в начале 1900-х годов под сильным влиянием идей философа-мистика Вл. Соловьева, началась с его участия в символистской группировке. Жизнь должна строиться по законам красоты, верили символисты; красота есть ощутительная форма добра, повторяли они вслед за своим учителем Вл. Соловьевым. Идея спасающей мир красоты легла в основу первого сборника А. Блока «Стихи о Прекрасной Даме», опубликованного в 1904 году.

С одной стороны, этот стихотворный цикл содержит в себе биографические реалии, по которым узнается история любви Блока к Л. Д. Менделеевой. («Прекрасней Тебя — нет... Я люблю Тебя так, ни за что, зная все и понимая по крайней мере неизмеримость Твоей величайшей красоты!.. Ты — святая, великая, недостижимая...» — писал поэт в письме к своей будущей жене.) Но, с другой стороны, тема любви к святой и недостижимой Красоте в «Стихах о Прекрасной Даме» решается еще в религиозно-мистическом духе: вера в преображение мира «бессмертной» любовью, сошедшей на землю Вечной Женственностью уводит поэта от реальной действительности.

Предреволюционная обстановка и события первой русской революции властно вторгаются в жизнь и творчество Блока. В его стихах появляется образ народных масс, поднимающихся «из тьмы погребов», людей еще непонятных, неблизких поэту (их речи — «словеса незнакомых наречий»), и вот уже иная вера — в будущее, преображенное этими «новыми людьми» («Пусть заменят нас новые люди!»), воцаряется на месте былых мистических ожиданий, идеал Вечной Женственности сменяется пафосом «стихии». Но если в стихотворении «Подымались из тьмы погребов...» (1904) наступление этой эры «новых людей» рисуется поэту как безболезненная, бескровная смена прошлого будущим:

Не стерег исступленный дракон,

Не пылала под нами геенна.

Затопили нас волны времен

И была наша участь — мгновенна,

то уже в период революции 1905 года творческая позиция Блока по отношению к народной стихии резко меняется. В его стихах появляются мотивы ненависти к правящим «сытым», предчувствия их неотвратимого конца («Опрокинуто корыто, встревожен их прогнивший хлев!»), возникают образы социальных катаклизмов, яростной борьбы:

Шли на приступ. Прямо в грудь

Штык наточенный направлен...

...Рядом пал, всплеснув руками,

И над ним сомкнулась рать.

Кто-то бьется под ногами,

Кто — не время вспоминать...

Блок все чаще обращается в своих стихах к теме Родины. «...Тема о России... Этой теме я сознательно и бесповоротно посвящаю жизнь, — пишет он. — Все ярче сознаю, что это — первейший вопрос, самый жизненный, самый реальный. К нему-то я подхожу давно, с начала своей сознательной жизни, и знаю, что путь мой в основном своем устремлении — как стрела, прямой...» В противовес господствующим в годы реакции

пессимистическим умонастроениям Блок говорит о высоком предназначении России, он верит в ее светлое будущее. В цикле «На поле Куликовом» (1908) Блок, продолжая гоголевские традиции, сравнивает Русь с неукротимой степной кобылицей:

И вечный бой! Покой нам только снится

Сквозь кровь и пыль...

Летит, летит степная кобылица

И мнет ковыль...

С 1910 года Блок работает над поэмой «Возмездие», в которой с новой силой прозвучали мотивы революционного обновления мира, жадного предчувствия «неслыханных перемен», «невиданных мятежей».

И ожидаемые перемены наступают. Перед поэтом не встает проблемы выбора. «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте Революцию» — призывает он в статье «Интеллигенция и Революция» (1918). Блок именно слышал революцию. Он вновь подчеркивает это в зациси, сделанной спустя два года, во время работы над поэмой «Двенадцать»: «Во время и после окончания «Двенадцати» я несколько дней ощущал физически, слухом, большой шум вокруг — шум слитный (вероятно, шум от крушения старого мира)». Через всю поэму проходит мотив борьбы, нарастания революционного подъема. С огромной поэтической силой отражено в ней столкновение ненавистного поэту старого мира с миром новым, воплощенным в образе двенадцати красногвардейцев.

К поэме «Двенадцать» примыкает другое, столь же значительное, послеоктябрьское произведение Блока, проникнутое утверждением исторической миссии революционной России, — стихотворение «Скифы» (1918), в котором поэт от имени русского народа призывает:

Придите к нам! От ужасов войны.

Придите в мирные объятья!

Пока не поздно — старый меч в ножны,

Товарищи! Мы станем — братья!

Творчество Александра Блока составило целую эпоху в поэзии и оказало огромное влияние на ее дальнейшее развитие. Произведения Блока, овеянные высокой романтикой, и сегодня сохраняют свою глубокую связь с действительностью.

В предлагаемой подборке иллюстрации к наиболее известным стихотворениям Блока выполнены народным худож-ником СССР И. Глазуновым.

Е. Трубилова

. ...И смотришь в печали,
И снег синей...

Темные дали,
И блистательный бег саней...

И когда со мной встречаются
Неизбежные глаза, —

Глуби снежные вскрываются,
Приближаются уста...

Вышина. Глубина. Снеговая тишь.
И ты молчишь.
И в душе твоей безнадежной
Та же легкая, пленная грусть.

О, стихи зимы среброснежной!
Я читаю вас наизусть.

В те ночи, светлые, пустые,
Когда в Неву глядят мосты,
Они встречались как чужие,
Забыв, что есть простое ты.

И каждый был красив и молод,
Но, окрыляясь пустотой,
Она таила странный холод
Под одичалой красотой.

И, сердцем вечно строгим меря,
Он не умел, не мог любить.
Она любила только зверя
В нем раздразнить — и укротить.

И чуждый — чуждой жал он руки,
И север сам, спеша помочь
Красивой нежности и скуке,
В день превращал живую ночь.

Так в светлоте ночной пустыни,
В объятья ночи не спеша,
Гляделась в купол бледно-синий
Их обреченная душа.

10 октября 1907

Никогда не забуду (он был, или не был,
Этот вечер): пожаром зари
Сожжено и раздвинуто бледное небо,
И на желтой заре — фонари.

Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе черную розу в бокале
Золотого, как небо, аи.

Побывала старушка у Троицы 
И всё дальше идет, на восток. 
Вот сидит возле белой околицы, 
Обвевает ее вечерок.

. Поэт в изгнаньи и в сомненьи 
На перепутье двух дорог. 
Ночные гаснут впечатленья, 
Восход и бледен и далек. 

Всё нет в прошедшем указанья, 
Чего желать, куда идти? 
И он в сомненьи и в изгнаньи 
Остановился на пути.

Сумерки, сумерки вешние,
 Хладные волны у ног, 
В сердце — надежды нездешние,
 Волны бегут на песок. 

Отзвуки, песня далекая,
 Но различить — не могу. 
Плачет душа одинокая 
Там, на другом берегу.

Благословляю всё, что было, 
Я лучшей доли не искал. 
О, сердце, сколько ты любило! 
О, разум, сколько ты пылал! 

Пускай и счастие и муки 
Свой горький положили след, 
Но в страстной буре, в долгой скуке -
Я не утратил прежний свет. 

И ты, кого терзал я новым, 
Прости меня. Нам быть — вдвоем. 
Всё то, чего не скажешь словом, 
Узнал я в облике твоем. 

Глядят внимательные очи, 
И сердце бьет, волнуясь, в грудь, 
В холодном мраке снежной ночи 
Свой верный продолжая путь. 

15 января 1912

Сказки Ганса Христиана Андерсена в иллюстациях А. В. Кокорина (часть 4)

Небо, усеянное звёздами, было над ними, все домовые крыши под ними, а кругом во все стороны, и в ширь и вдаль, открывался свободный вид на весь белый свет. (Г.-Х. Андерсен. «Пастушка и трубочист».)

Вот точь-в-точь такая избушка и стояла у нас за городом, а в ней жили старички - муж с женой. (Г.-Х. Андерсен. «Уж что муженёк сделает, то и ладно!».)

И вот он поехал на лошади, которую надо было или продать или поменять в городе. Уж он-то знал своё дело. (Г.-Х. Андерсен. «Уж что муженёк сделает, то и ладно!».)

«А курицу-то я променял на мешок гнилых яблок!» 
«Ну, так дай же мне расцеловать тебя! - сказала жена. - Спасибо тебе муженёк!». 
(Г.-Х. Андерсен. «Уж что муженёк сделает, то и ладно!».)

Теперь кар раз ярмарка в городе, поезжай туда да продай лошадку или променяй с выгодой, уж что ты сделаешь, то всегда ладно (Г.-Х. Андерсен. «Уж что муженёк сделает, то и ладно!».)

Тут мимо него прошло несколько человек в средневековых костюмах. «Чего это они так вырядились? - подумал советник. - Должно быть с маскарада идут». (Г.-Х. Андерсен. «Калоши счастья».)

«Да, и меня, верно, вспомнит кое-кто. Взять хотя бы того красивого молодого человека ... Давно уж было! Подошёл он ко мне с письмом в руках. Письмо было на розовой бумажке, тонкой-претонкой, с золотым обрезом. И написано оно было очень красиво, - как видно, женской рукой. Молодой человек перечёл его два раза, поцеловал и поднял на меня глаза, и глаза эти ясно говорили: «Счастливее меня нет никого на свете»». (Г.-Х. Андерсен. «Старый уличный фонарь».)

Старики, сидя за ужином, бросали умильные взгляды на старый фонарь; они бы охотно посадили его даже с собой за стол. (Г.-Х. Андерсен. «Старый уличный фонарь».)

СМ. ТАКЖЕ:


Сказки Ганса Христиана Андерсена в иллюстациях А. В. Кокорина (часть 1) 

Сказки Ганса Христиана Андерсена в иллюстациях А. В. Кокорина (часть 2) 

Сказки Ганса Христиана Андерсена в иллюстациях А. В. Кокорина (часть 3)

Сказки Ганса Христиана Андерсена в иллюстациях А. В. Кокорина (часть 3)

В ближайшее воскресенье мальчик завернул что-то в бумажку, вышел за ворота, и, когда слуга, исполнявший поручения старика, проходил мимо, мальчик остановил его и сказал: «Послушай, снеси это от меня старичку напротив. У меня пара таких оловянных солдатиков, пусть он возьмёт себе одного: он ведь страшно одинок». (Г.-Х. Андерсен. «Старый дом».)

Вся передняя была увешана старинными портретами рыцарей в доспехах и дам в шёлковых платьях. (Г.-Х. Андерсен. «Старый дом».)

Потом он ... открыл клавикорды. На внутренней стороне крышки был нарисован какой-то вид, а звуки инструмент издавал тихие и дребезжащие. Старичок хозяин сыграл на нём старинную песенку, сам себе подпевая. (Г.-Х. Андерсен. «Старый дом».)

До чего хорошо рассказывал дедушка, просто заслушиваешься. Ведь ещё маленьким мальчиком он сам это видел своими глазами. (Г.-Х. Андерсен. «О том, как буря перевесила вывески».)

Да, ну и выдалась же ночка! Наутро - только подумайте! - все вывески в городе поменялись местами.  (Г.-Х. Андерсен. «О том, как буря перевесила вывески».)

В эту минуту из-под помоста выскочила большая водяная крыса. «Это кто такой? - закричала она. - А паспорт у тебя есть? Давай сейчас же паспорт?». (Г.-Х. Андерсен. «Стойкий оловянный солдатик».)

Однажды вечером поднялась сильная буря. Засверкали молнии, загремел гром, а дождь полил как из ведра. Вдруг кто-то постучал в ворота дворца, и старый король пошёл открывать. У ворот стояла принцесса.
(Г.-Х. Андерсен. «Принцесса на горошине».)

Утром её спросили, хорошо ли она спала.
 «Ах, очень плохо! - сказала принцесса. - Я всю ночь не могла сомкнуть глаз. Бог знает, что за постель у меня была! Мне казалось, что я лежу на булыжниках, и теперь всё тело у меня в синяках». (Г.-Х. Андерсен. «Принцесса на горошине».)

 См. также:


Сказки Ганса Христиана Андерсена в иллюстациях А. В. Кокорина (часть 1) 


Сказки Ганса Христиана Андерсена в иллюстациях А. В. Кокорина (часть 2)

Сказки Ганса Христиана Андерсена в иллюстациях А. В. Кокорина (часть 2)

Хорошо было за городом! Стояло лето. На полях уже золотилась рожь, овёс зеленел, сено было смётано в стога; по зелёному лугу расхаживал длинноногий аист... (Г.-Х. Андерсен. «Гадкий утёнок».)

К счастью. он заметил, что дверь избушки соскочила с одной петли и висит криво, что можно свободно проскользнуть через эту щель в избушку. Так он и сделал. В избушке жила старуха со своим котом и курицей. (Г.-Х. Андерсен. «Гадкий утёнок».)

Король переодевался каждый час, и один наряд был у него лучше другого. Про других королей часто говорили: «король совещается с министрами», а про этого короля только и было слышно: «Король переодевается». (Г.-Х. Андерсен. «Новый наряд короля».)

Каждый лень обманщики требовали для своей работы тончайшего шёлку и чистого золота. Всё они прятали в свои карманы и продолжали сидеть за пустыми станками с утра до поздней ночи (Г.-Х. Андерсен. «Новый наряд короля».)

И вдруг какой-то маленький мальчик крикнул: «А король-то голый!». (Г.-Х. Андерсен. «Новый наряд короля».)

Он взял очки и слуховой рожок и вышел на середину картофельного поля. Старуха дала ему в руки большую картофелину. Ему показалось, что в ней что-то жужжит. (Г.-Х. Андерсен. «Чего только не придумают ...».)

Там он и засел на весь день, а к вечеру смастерил чудесный котелок. Котелок был кругом обветшан бубенчиками, и когда в котелке что-нибудь кипятилось, и они названивали старинную песенку: 
Ах, мой милый Августин, 
Всё прошло, прошло, прошло!
 (Г.-Х. Андерсен. «Свинопас».)

Но принц не пал духом. Он выпачкал себе лицо чёрной и бурой краской, нахлобучил шапку и постучался в императорский дворец. «Здравствуйте, император! - сказал он. - не найдётся ли у вас при дворе какой-нибудь должности для меня». (Г.-Х. Андерсен. «Свинопас».)

Сказки Ганса Христиана Андерсена в иллюстациях А. В. Кокорина (часть 1)


Анатолий Владимирович Кокорин

Сказки Ганса Христиана Андерсена в иллюстациях А. В. Кокорина (часть 1)

Обложка

В 1805 году в городе Оденсе на острове Фюн в бедной семье сапожника родился великий датский сказочник Ганс Христиан Андерсен.

Отец часто читал маленькому сыну сказки Лафонтена, «Тысячи и одной ночи», мастерил ему кукольный театр, герои которого делались из тряпок. Часто Ганс ходил в местную богадельню и часами слушал, как старухи, сидя за пряжей, рассказывали ему народные сказки.

Собственно с этого времени, сам того не сознавая, Андерсен становится сказочником. Ведь то, что он слышал в богадельне, он потом переделывал на свой лад, и старухи только ахали, слушая его импровизации. По их мнению, такой необыкновенный мальчик долго не может задержаться на этом свете. Уж очень он не такой, как все. Да, конечно, он был не такой, как все. Правда, фамилия его оканчивалась на сен, что по тем временам было явным доказательством бедного, незнатного происхождения, и поэтому в дальнейшем в Копенгагене Андерсену пришлось долгое время испытывать пренебрежительное отношение к себе, как человеку низшего сословия. Над ним долго смеялись, считали его неудачником, смотрели на него свысока. А чем все кончилось? Его имя стало известно даже в самых отдаленных местах нашей планеты; его сказки беспрерывно печатаются миллионными тиражами на всех существующих языках; они экранизируются, ставятся на сценах театров, а художники считают за честь иллюстрировать их.

Когда читаешь Андерсена, то почти во всех его сказках чувствуешь присутствие Дании. Это или его родной остров Фюн, или Ютландские степи и дюны с ветрами и суровым морем, или древний Копенгаген. Поэтому сказка превращается в реальность, и ты убежден, что все в ней происходящее было на самом деле. Андерсен любил свою родную Данию.

Ганс Христиан Андерсен, конечно, чародей!

Берет штопальную иглу, лен, воротничок, чайник, и они у него тут же начинают говорить, мыслить, ревновать, завидовать, любить... начинают жить по-человечески, а ты и не заметил, как это чудо произошло.

А вот что пишет сам Андерсен о том, как иногда рождались его сказки: «Друг мой Тиле сказал мне однажды в шутку, что надо бы Вам написать историю бутылки с момента ее появления на свет и до того, как от нее осталось лишь одно горлышко, годное служить лишь стаканчиком для птиц. Я и написал «Бутылочное горлышко».

Торвальдсен сказал однажды: «Ну, напишите же нам новенькую забавную сказку. Вы ведь можете написать обо всем, хоть о штопальной игле. Я и написал «Штопальную иглу».

Андерсен был неутомимым путешественником и умел путешествовать, так как обладал даром видеть необычное и удивляться, казалось бы, незначительному и открывать в нем драгоценное зерно, из которого рождалась потом неумирающая сказка.

Италия, Франция, Германия, Швеция, Турция, Англия, Греция... где он только ни побывал. И всегда с нетерпением и радостью Андерсен возвращался в свой любимый Копенгаген.

Здесь, в столице Дании, на Нюхави (Новая гавань), сохранились два старинных дома, в которых жил и работал великий сказочник.

Он обожал этот романтический уголок Копенгагена. Из своих окон он всегда мог наблюдать колоритную портовую жизнь: мачты, паруса, прибывающие с уловом шхуны, луну, отражающуюся в канале, слышать песни моряков. Все это, конечно, помогало Андерсену создавать свои сказки.

Я вижу, как он выходит из своей квартиры и идет вдоль набережной. На нем цилиндр, элегантно сшитый сюртук, цветок в петлице, в руке трость.

У причалов скрипят старые рыбацкие баркасы с латаными парусами и заржавелыми якорями. Соленый морской воздух, крики чаек. Моряки с обветренными лицами почтительно приветствуют сказочника. Его многие знают и уважают в Копенгагене.

Из окон высовываются детские мордашки и слышится: «Доброе утро, господин Андерсен!»

А. В. Кокорин 

Шёл солдат по дороге: раз-два! раз два! Ранец за спиной. сабля на боку. Он шёл домой с войны. (Г.-Х. Андерсен. «Огниво».)

Открыл солдат первую дверь и вошёл в комнату. Посреди комнаты сундук стоит, на сундуке сидит собака. Глаза у неё словно два чайных бюдца. Глядит на солдата собака и вертит глазами в разные стороны. (Г.-Х. Андерсен. «Огниво».)

Солдат пошёл в самую большую гостиницу, нанял себе самые лучшие комнаты и приказал подать все свои любимые кушанья - ведь он теперь был богачом. (Г.-Х. Андерсен. «Огниво».)

вот Герда въехала в тёмный лес, в котором жили разбойники; карета горела как жар. она резала разбойникам глаза и они этого не потерпели. (Г.-Х. Андерсен. «Снежная королева».)

А женихи входили в залу один за другим, и как кто войдёт, так язык у него и отнимится. (Г.-Х. Андерсен. «Дурень Ганс».)

Вот посудина. да ещё с ручкой. - И он вытащил старый деревянный башмак с отколотым передком и положил в него ворону. (Г.-Х. Андерсен. «Дурень Ганс».)

См. также:


Анатолий Владимирович Кокорин