Австрийский художник Маттиас Шмид (Matthias Schmid)

Австрийский художник Маттиас Шмид (1835-1923)- Искатель упавшего сокровища.

Посмотреть на Яндекс.Фотках 

Из журнала «Всемирная иллюстрация» № 831-1885 г.:

 

 

Посмотреть на Яндекс.Фотках

 

Посмотреть на Яндекс.Фотках
Из журнала «Всемирная иллюстрация» № 1041-1889 г.

Приход пожарной комиссии

Картина М. Шмида

Мастерская художника. Хозяин её – молодой человек – уже давно испробовал свои силы на разных сюжетах, не один раз выставлял произведения свои на выставках. Критики и любители живописи отзывались о нём хорошо и картины его продавались недурно. Но этого мало было художнику: ему хотелось славы; он желал, чтобы его имя гремело всюду, чтобы перед его работами, как очарованные, останавливались зрители, не в силах отвести глаз от картины. И вот он задумал новую вещь – большую картину мифологического содержания: главная фигура её будет Венера – богиня любви; вокруг группами разместятся нимфы и другие божества, воздавая Венере должные почести. План готов, приглашена натурщица и работа закипела. В один прекрасный день – картина была почти готова, оставалось ещё несколько сеансов, чтобы закончить его, а там она отправится на выставку, чтобы окружить имя её творца ярким ореолом славы. Натурщица, в крайне декольтированном костюме, какого требовал сюжет картины, полулежит в надлежащей позе; лихорадочно работает рука художника, отделывая тело Венеры… Вдруг – в дверь послышался стук и через порог мастерской перешагнули три человеческие фигуры, резко отличающиеся свой внешностью от всей обстановки художественного приюта: это пришла особая пожарная комиссия, назначенная для осмотра всех жилых помещений, чтобы убедиться, насколько город обеспечен в пожарном отношении от опасности огня. Войдя в мастерскую, члены комиссии остолбенели от изумления: такой неожиданной была представившаяся им картина. Вместо осмотра печей. Каменщик, плотник и трубочист в своей форме, искоса поглядывая на натурщицу, переминались с ноги на ногу, не зная, что делать. Да и где уже тут думать о печах, если у честных ремесленников все мысли в голове перепутались?.. Счастье ещё, что натурщица быстро схватила лежавшее возле неё покрывало и закуталась в него с головы до ног; только тогда опомнились они, робко подошли к художнику, объяснили ему причину своего появления. Кое-как произвели осмотр – и ушли, постоянно оборачиваясь и поглядывая на мольберт и на модель картины. Долго не забудут они этого посещения! ...

Георгиос Якобидес (Γεώργιος Ιακωβίδης) ( (1853 - 1932)

Посмотреть на Яндекс.Фотках
Из журнала «Всемирная иллюстрация» №1027-1888 г.

«Яблоко раздора»

Картина Г. Якобинеса

Немецкое искусство уже с давних пор отводит выдающееся место воспроизведению семейной жизни,– в особенности же её тёплых, хороших сторон, – равно как и воспроизведению детских образов и их маленького царства; нынешняя международная юбилейная художественная выставка в Мюнхене показывает нам, что немецкие художники, берущие на себя такие задачи, с успехом преодолевают все представляющиеся им препятствия и дают нам прелестные вещи. Конечно, ни один из них не в силах заместить в этом отношении Л.Кнауса, восхитительная картина которого «Детский праздник» никогда не изгладится из памяти всех, кому удалось её видеть; тем не менее, превосходные детские типы Клауса Мейера, графа Калькрейта, Габля, Иглера, Шпицера, М. Шефера, К. Блоса и многих других художников блестящим образом доказывают нам, – как легко, как искренне-глубоко, с какой тонкой наблюдательностью и с каким чувством немецкий жанрист умеет схватить разные эпизоды из жизни детей и перенести их на полотно, без всякого следа той аффектации и серьёзничания, какими нередко страдают французские художники, и вовсе не впадая в карикатуру, что особенно замечается у многих итальянских жанристов, берущих сюжеты для картин своих из детской жизни.

К числу выдающихся мастеров в этой области принадлежит и Г. Якобидес, мюнхенский художник. Автор помещаемой в этом № нашего журнала картиры «Яблоко раздора», которая вместе с другой картиной того же художника, поставлена на Мюнхенской выставке.

Младший член семейства, состоящего, кроме родителей, из четырёх ребят, оставленный за отсутствием родителей – принадлежащих, очевидно, к рабочему классу – на попечение бабушки, весьма энергично вцепился обоими маленькими кулачками в белокурые волосы своей старшей сестрёнки, и только благодаря вмешательству старушки бедная девочка успела высвободить свою причёску от такого чувствительного обращения с ней маленького деспота. Два старший члена семейства фигурируют в качестве публики этого в высшей степени интересного зрелища и строго соблюдают тот нейтралитет, который так благодетельно раздражает нервы непричастных к делу зрителей. Предметом спора на этот раз является буквально «яблоко раздора», на которое посягает маленький деспот таким способом, несовсем обыкновенным в области высшей политики. В то время как подвергшаяся нападению сестрёнка может сохранить свою собственность лишь с чувствительной жертвой для своей головы, – не участвующие в споре дети совершенно спокойно следят за ходом дела: ведь они уже получили свою долю с подноса и успели припрятать её в сохранное местечко. Тонкая наблюдательность, выражение лиц, обстановка картины, её безыскусственная простота и поразительная правда, блестящая техника, с какой художник выполнил свою задачу – всё это сразу показывает большого художника и не нуждается в поощрительных похвалах.

Георгий Якобидес – уроженец острова Лесбоса; он родился в 1853 году, начал серьёзные занятия живописью в 1871 году, в Афинской академии, под руководством знаменитого Литраса, и художественное образование своё закончил в Мюнхенской академии, где выбрал преподавателями Л.Лёфца и Габриэля Макса. Художник первыми же своими большими картинами обратил на себя серьёзное внимание критики и публики и необманул возлагавшихся на него ожиданий.

Вообще-то, Георгиос Якобидес (Γεώργιος Ιακωβίδης) ( (1853 - 1932) греческий художник, хотя и работал в Германии. Он ведь не только родился на греческом острове, но и учился живописи в Афинах, да и название картины - "Яблоко раздора", имеет явный греческий подтекст. В Греции весьма чтят его творчество. В этом можно убедиться, вовремя туристической поездки  или купив недвижимость на Кипре, что, кстати весьма выгодно. 

Мать и дитя

Детский концерт. 1894

Детский концерт. 1900

Курильщик. 1887

Маленький курильщик. 1886

Первые шаги. 1892

Холодное купание. 1898

Орест да Молин (1856-1921)

Орест да Молин (1856-1921). Автопортрет

Орест да Молин (1856-1921). В парикмахерской. 1880 г. Холст, масло. 50х89 см

Орест да Молин (1856-1921). Il barbiere rusticano. 1886 г. Холст, масло 88x113 см

Посмотреть на Яндекс.Фотках

Из журнала «Всемирная Иллюстрация» №1025-1888 год:

Голодные и сытые

Две картины О. да Молина

Да Молин – довольно известный современный венецианский художник, по преимуществу изображающий жанровые сцены и не лишённый изрядной доли сатирического в своём выдающемся таланте. У него лёгкая кисть и всегда хорошо придуманный и продуманный сюжет; он любит яркие краски, и его произведения исполнены жизни и движения. Он не в первый раз выступает перед публикой художественных выставок. Его последние картины «Голодные» и «Сытые», снимок с которых помещён на стр. 201 этого № «Всем. Илл.», - живая сатира, соль которой ясно проступает при сопоставлении двух картин; но художник не придал естественному контрасту между баловнями фортуны и её пасынками той резскости, которая могла бы вызвать слишком удручающее впечатление в душе зрителя.

Карл фон Пилоти - «Монахини на страже святыни»

Из журнала «Всемирная Иллюстрация» №991-1888 г.:

Карл фон Пилоти

Талантливый исторический художник Карл фон Пилоти, умерший осенью 1886 года, родился в Мюнхене, 1-го октября н.ст. 1826 года. Первоначальное художественное воспитание он получил от своего отца Фердинанда Пилоти, превосходного рисовальщика, основавшего в сообществе с Лёле большое литографическое ателье, которое принадлежало в своё время к числу лучших заведений подобного рода в Германии. В 1841 году молодой Карл Пилоти поступил в мюнхенскую академию художеств, а после смерти отца, последовавшей в начале 1844 года, принял в своё заведование его ателье. Первой большой работой, порученной ему, была историческая картина по заказу короля баварского Максимилиана II, изображающая присоединение курфюрста баварского Максимилиана I к католической лиге (1609 г.); картина эта была окончена в 1854 году, и в ней сильно сказалось влияние бельгийской школы, отличающейся живостью красок. Но художественная репутация Карла Пилоти была упрочена только в следующем 1855 году картиной «Сени перед трупом Валленштейна», которую купил король Людвиг I для мюнхенской пинакотеки. Пилоти был избран почётным членом академии, а затем – и её профессором. Вскоре за этой картиной последовали другие: «Сражение на Белой горе близ Праги» и «Смерть Валленштейна»; во время путешествия по Италии в 1858 году, художнику пришла вголову мысль изобразить на полотне безумство римских цезарей в лице Нерона, прогуливающегося среди развалин им же самим сожжённого Рима (картина эта находится в национальном музее в Пеште). Дальнейшими выдающимися работами Карла Пилоти следует назвать: «Галилей в Тюрьме» (1864 года), «Колумб открывает Америку» (находится в галерее графа Шака), «Въезд Валленштейна в Егер», «Убиение Цезаря», «Мария Стюарт выслушивает смертный приговор», «Жирондисты», «Дофин Людовик XVII у сапожника Симона» (находится в гамбургской художественной галерее). «Туснельда в триумфальном шествии Германика» (в новой мюнхенской пинакотеке), наконец, «Монахини на страже святыни», помещённая в настоящем № нашего журнала. С 1858 года Пилоти с большим успехом подвизался на поле деятельности профессуры в мюнхенской академии художеств, а в 1874 году, после смерти Каульбаха принял на себя директора этой академии. Из школы Пилоти вышло множество выдающихся немецких художников, каковы Дефреггер, Ленбах, Герман Каульбах, Габриэль Макс, Макарт и мн. др.; заслуги Пилоти, как директора и профессора академии, неисчислимы, и смерть такого деятеля является тяжёлой утратой для немецкого искусства. Карл фон Пилоти скончался 22-го июля (нов. ст.) 1886 года.

Посмотреть на Яндекс.Фотках

История одного монастыря

Эпизод из тридцатилетней войны.

(К картине К. фон Пилоти).

Посреди обширной химзейской равнины, лежащей в южной части Баварии и отделённой широким водным пространством от горного кряжа и оживлённых групп туристов, собирающихся к его подножью, – стоит на острове тихий женский монастырь, сам словно остров мира среди людской суеты. Ветви старых престарых лип скрещиваются над монастырскими стенами; незатейливые рыбацкие хижины разбросаны там и сям по фруктовому саду; каждое утро и каждый вечер над водной поверхностью разносятся звуки колокола призывающегося к молитве благочестивых монахинь, как он призывал их предшественниц слишком за тысячу лет тому назад, в то далёкое время, когда герцоги Тассило основал монастырь: – в те времена вид этой местности не мог сильно отличаться от современного. Само собой разумеется, что леса отодвинулись от берега; но снежные вершины Альп сверкают прежним блеском, по прежнему зеркальная поверхность озера играет блёстками под тенью цветущих фруктовых дерев; на пологом низком берегу лежат выдолбленные из одного древесного ствола челноки, на которых бороздил воды озера ещё человек из периода свайных построек; а главный портал монастырского собора выдвигает свои колонны старо-романского стиля, покоящиеся на страшных львиных головах: – это свидетели эпохи первых германских императоров. Конечно, нынешняя церковь и другие монастырские постройки – не те, что были в ту отдалённую эпоху: многочисленные пожары обратили их в прах и пепел и тихий монастырь, в продолжение своего тысячелетнего существования, пережил рядом с мирными, счастливыми временами, и много тяжких, несчастливых годин. От нашествия гуннов вплоть до тридцатилетней войны и даже позже благочестивые монахини не раз должны были трепетать в душе за судьбу своей обители, видя на берегу озёра неприятельские полчища. Таким образом, аббатисам женского монастыря нередко приходилось выказывать твёрдую решимость и бесстрашие ; и на самом деле у них не было недостатка ни в том, ни в другом. Начиная от Ирменгарды, дочери Людвига Немецкого, – прославившейся своей строгой святостью и оставившей монастырю свою королевскую корону, как головное украшение аббатис во время особо торжественных дней, – идёт длинный ряд набожных настоятельниц, непоколебимо стоявших на своём посту; в смутные времена они являлись защитой для вверенной им паствы и истинным счастьем для крестьян: они обороняли себя самих и всеми силами защищали крестьян против разбойничьих намерений благородных рыцарей, грабивших всю местность вокруг озера; даже более того: – они успешно сопротивлялись архиепископам зальцбурским, которые постоянно обращали свои алчные взоры на монастырь и его богатое имущество.

В тринадцатом столетии монастырь находился уже на высокой степени благоденствия и был в состоянии употребить часть своих средств на украшение церкви скульптурными работами и запрестольными картинами. Его недвижимые имения раскидывались далеко по территории Тироля и Зальцбурга, и когда, в 1467 году, аббатиса Магдалина Агарь (?) назначила день для принесения в порядок ленных отношений, то в монастырь съехались свыше ста ленников, между которыми был герцог Сигизмунд австрийский, и привезли богатые подарки.

Преемнице её, аббатисе Урсуге Пфеффингер, пришлось пережить более худшие временя. После смерти герцога Георна Богатого (1505 г.) в стране разразилась ужасная междоусобная война, и остров должен был ожидать неприятного посещения. Тогда отважная настоятельница приказала укрепить монастырь частоколом и, под руководством своего двоюродного брата Ганзена Герцгеймера, бывшего истинным утешением для благочестивых сестёр, поставила на стенах обители девять орудий. Разумеется, все эти меры предосторожности принимались, главным образом, для морального воздействия на возбуждённых междоусобицей воинов, так как монастырские орудия не могли принести вражескому войску почти никакого вреда. Тем не менее, ожидания монахинь не замедлили осуществиться самым блистательным образом: монастырь не подвергся ни одному нападению, и мир его не был нарушен.

Гораздо худшие времена настали для монастыря в эпоху тридцатилетней войны: страна была обложена непосильными налогами; в 1623 году курфюрст Максимилиан потребовал от одного этого монастыря 5.000 гульденов. У настоятельницы не было возможности собрать такую большую сумму денег, и потому ей пришлось , с сжатым сердцем, отправить в Мюнхен всё монастырское столовое серебро, в виде залога на не доставленные деньги. Затем, хотя война кипела и не в этой местности, для химзей ской равнины наступили ужасные годы нужды и неурожаев, с суровыми зимами и холодными, дождливыми летами; монастырь должен был ежеминутно приходить на помощь к бедствующему населению, освободил своих крестьян от уплаты податей и взноса зернового хлеба в запасные магазины, поддерживал существование множества несчастных беглецов, не имевших никаких средств для пропитания. В это время благородная настоятельница монастыря Магдалина Гайдбухер скорбела не о бремени лежащих на ней обязанностей и не о громадных издержках, а о бедствии, постигшем несчастные народ. – «Господь-Бог да помилует нас и да даст бедным крестьянам вернуться в свои дома!» – писала она в 1634 году в своём дневнике, который она аккуратно вела от самого первого дня своего управления монастырём и до конца его.

Особенно ужасной была для южной Баварии и химзейской равнины последняя треть яростной войны, когда уже сошли со сцены все великие полководцы, как Густав-Адольф, Валленштейн, Бернгард фон Веймар, а вместе с ними исчезли и прежние великие цели, уступив место самому грубому разбою, опустошавшем всю Германию. Не один раз уже монастырь должен был ожидать неприятельского вторжения; число беглецов, приходивших сюда просить защиты и помощи, росло со дня на день; баварские и австрийские войска , оберегавшие от шведов переправу через реку Инн, хозяйничали в стране, ничем не уступая в жестокости врагу. Во всей местности, прилегающей к монастырю, нельзя было найти ни одной лошади, ни одной головы рогатого скота; все крестьянские жилища были выжжены; люди лежали по дорогам, убитые и изувеченные. При таких обстоятельствах нужно было обладать необыкновенным мужеством и безграничным доверием к Богу, чтобы идти во главе устрашённых монахинь против распущенных отрядов неприятеля, как сделала аббатиса Магдалина.

Наконец насупили самые ужасные последние годы войны, когда шведы с ожесточением ринулись ещё раз на оборонительную иннскую линию, и курфюрст Максимилиан увидел, полны йотчаяния, что эта война, – которую он сам фанатически помогал разжечь и которую он один только пережил от начала до конца, – что эта война превратила его цветущую страну в бесплодную, выжженную пустыню. Он должен был спасаться бегством от наступающего врага за австрийскую границу; все города и местечки на пути шведов, за исключением Мюнхена, были опустошены убийствами и огнём. «Невозможно описать», – говорит аббатиса Магдалина, – «до чего дошли бедствия населения. Многие укрывались в лесах, не зная, чем они будут поддерживать своё существование; и люди казались настоящими дикарями, чёрные и истощённые, словно кости их были обтянуты кожей».

Все бежали из своих насиженных мест: каждый укреплённый пункт был окружён толпами несчастного народа, и к монастырскому острову нёсся настоящий поток гостей из духовного звания и княжеских родов. Аббатиса принимала всех их, не взирая на свои собственные тяжкие заботы: она рада была помочь, чем только могла, всем и каждому и сумела доказать в это печальное время, что добрые дела христианского милосердия, творимые благородной женщиной, могут оставить в тени все воинские подвиги полководцев.

Когда. В июне месяце 1648 года, пришло известие, что шведы расположились около Вассербурга, и когда грохот их тяжёлой артиллерии доносился до монастыря беспрерывно днём и ночью, то всех охватило ужасное чувство страха. Теперь все уже казалось потерянным; говорили, что пришёл конец баварской страны. Никто ни на одну минуты не сомневался, что враг перейдёт реку Инн. Монахи из соседнего мужского монастыря и из Баумбурга обратились в бегство; аббатисе Магдалине также настоятельно советовали со всех сторон поступить по премеру монахов и таким образом спасти доверенную ей паству от грозящей опасности. Однако она ни на мгновение не потеряла одушевлявшего её мужества и возражала на все подобные увещания, что она без малейшего колебания отдаёт себя в руки Господа, до сих пор милостиво оберегавшего монастырь от всяких бед. Наиболее робких сестёр она благополучно перевела в Зальцбург, а сама, с семью другими мужественными монахинями, осталась в покинутом всеми монастыре, прося перед алтарём помощи и утешения у всемогущего Господа и Его божественной Матери.

И опасность прошла мимо, не коснувшись монастыря: шведы отступили, обитель осталась целой и невредимой, словно небо решило вознаградить очевидным чудом непоколебимую веру аббатисы в благость Провидения. Так истолкован этот замечательный факт народным преданием, так предстал он и перед творческой фантазией художника, который хотел изобразить в одной большой картине всю скорбь той тяжкой эпохи, всё победоносное величие аббатисы Магдалины, и потому написал на соборной портале эту легендарную сцену.

Искусство имеет на своей стороне громадное преимущество – оно имеет право облекать в поэтический символ то, что история излагает в сухих словах; и все великие художники спешили воспользоваться этим своим правом. Кард фо Пилоти, потрет которого помещён в этом же № нашего журнала, также любил воплощать сухой материала в художественные образы и давать простор творческой фантазии там, где умолкает исторический отчёт. Поэтому-то он всё таки имеет за себя и историческую правду в самом высшем значении этого слова: здесь, на картине Пилоти, аббатиса, во главе своих монахинь, выходит навстречу шведам жаждущим богатой добычи, и с таким величественным жестом гонит их прочь от изображения Матери Божьей, что объятые боязнью грабители отступают назад, не осмеливаясь привести в исполнение задуманных планов разбоя: – так и на самом деле эта энергичная, благочестивая. Святая женщина стоит на заднем плане исполняя возложенные на неё обязанности. Абатисса Магдалина дождалась наконец звуков колокола мира, пролетевших над бедной, растерзанной Германией и исторгнувших слёзы горя и радости из глаз отвыкшего от счастья её населения; она дождалась возвращения на старые места своих подданных и крестьян и видела возникновение их жилищ из груды пепла и обломков. Вскоре затем она тихо скончалась в 1650 году, на семьдесят пятом году жизни, провнедя за это время 60 лет в монастыре и в течении 41-го года исполняя обязанности его настоятельницы. Она по достоинству до сих пор живёт в воспоминаниях потомства. И сила всесокрушающего времени нескоро ещё изгладит её имя из человеческой памяти.

«Туснельда в триумфе Германика», картина Карла Пилоти

Карл Теодор фон Пилоти. Туснельда на триумфе Германика. Холст, масло. 490х710 см. Новая пинакотека. Мюнхен

Из журнала «Всемирная Иллюстрация» №307- 1874 г.

«Туснельда в триумфе Германика», картина Карла Пилоти.

На Венской всемирной выставке, в длинном ряду картин всех достоинств и целого легиона художников, более прочих в глаза, как по величине, так и по глубокому драматизму задачи и художественного выполнения, картина К. Пилоти. Общие отзывы печати в Германии сдалали из этой картины высшее произведение живописи за последнее время и. как там нынче выражаются, не только в Германии, но и в Европе. Отдавая должное таланту Пилоти, мы не разделим в нашем отзыве этой «адорация»; у неё есть свои причины, для нас не существующие.

«Туснельда» - последнее, пока слово далеко не старого, кончающего 48 год жизни художника, недавно заместившего покойного Каульбаха в звании директора Мюнхенской академии художеств.

Триумфы римских полководцев были всегда самыми шумными, самыми блестящими днями для Рима. Их ждали задолго, к ним готовились исподволь и, когда, наконец, желанный день наступал, столица Кесарей волновалась, а главные артерии её, Форум и Via sacra, являли из себя одно из самых театральных зрелищ историй, когда-либо разыгрывавшихся толпой и для толпы. Римские историки сообщают целую серию триумфов, один другого пышнее, одни другого оригинальнее; триумф Германика, избранный темой для картины Пилоти, должен быть причислен к наиболее выдающимся, как по самой причине своей, так и по характеру лиц. Принимавших в нём участие.

Кесарем быт Тиберий и для Рима наступало время тяжких испытаний. Жизнь великой республики была готова принять в себя и дать возможность развиться Нерону и Калигуле, да и сам Тиберий был уже страшилищем и успел приблизиться к старости. Уже не первое десятилетие, бок о бок с империей, там, за Альпами, выростал страшный призрак суровых воителей. Не раз уничтожавших римские легионы. Чем пышнее, чем роскошнее, чем чувственнее становился Рим, тем неприятнее должно было сказываться соседство этих таинственных рыжих дикарей. Может быть, что для тех в Риме, кто был попрозорливее, призрак Германии был не только простым беспокойством, но и положительным страхом за будущее.

Помимо легионов, пущенных по Германии и окопавшихся в знаменитых кастеллах по Рейну, императорский Рим обратился и к другому способу борьбы. Удававшемуся и в Малой Азии, и в Египте, и в Галлии, а именно к подкупу. Изменники всегда и везде существовали. Были они даже и в тогдашней Германии и благодаря одному из них, Сегесту, Риму удалось увидать такой триумф, какого в нём давно не видали.

Тиберий послал против дикарей Британика (в журнальном тексте допущена описка: это не мог быть Британик – сын Клавдия. Конечно же, имеется в виду Германик - Юлий Цезарь Клавдиан, который, собственно, стал называться Германиком после победы над германцами Арминия), одну из честнейших и симпатичнейших личностей всей римской истории. Британик (Германик) воспользовался враждой двух их наиболее видных германских предводителей ,Арминия и Сегеста и выполнил свою задачу. Вражда названных людей была тем сильнее, что Арминий был женат на дочери Сегеста, отнюдь не разделявшей любви своего отца к Риму. Эту именно дочь Сегеста, Туснельду, удалось Британику Германику взять в плен и привести с собой в Рим в качестве жемчужины триумфа.

Картина Пилоти изображает именно этот триумф с Туснельдой на главном плане.

Жаркий, душный летний день даёт себя чувствовать яркостью красок; особенно утомителен он для Кесаря Тиберия. Украшенного лавровым венком и сидящего под сенью шатра. Кесаря можно было принять за покойника, если бы не глаза его. Они обращаются не к Туснельде, нет, - Тиберий ожидает самого триумфатора и будущность Британика, любимого народом и ненавистного ему, уже решена: Британику жить не долго. Справа от Тиберия, сложив руки на груди, стоит Сеян, фаворит императора, прототип тех выскочек из рабов и вольноотпущенников, которые составляют, во всём их безобразии, почти всегда необходимую фигуру подле особы римского кесары. Вправо от него, на ступнях лестницы, резко отличаясь одеждой своей, стоит изменник Сегест. Он отворотился от дочери своей и не хочет, или не может видеть её. За Тиберием толпа придворных, а влево, на эстраде. Целый букет римских женщин. Вовсе не скрывающих своего любопытства. Своей зависти к представительницам прекрасного пола побеждённой Германии. Настолько ли были. Вдействительности, некрасивы римские женщины двора Тиберия, на столько ли уступали красоте германок, подлежит, может быть сомнению. Для успеха картины в Германии иначе сделать этого было нельзя.

Триумфальное шествие, развертывающееся пред Тиберием, открывает почти гривуазная группа римского легионера, дёргающего за бороду старого барда и, в тоже время. Ведущего медведя. Впрочем. Этой группе картины не посчастливилось даже в Германии и для объяснения той непонятной кротости, с  которой идёт на верёвке медведь, его признали «символическим»!

Далее следует, в центре картины, главная группа германских женщин и впереди её пленная княгиня Туснельда. С сыном Тумеликом. Группа женщин задумана в высшей степени мужественно. Помимо красоты этих женщин, помимо экспрессии и великолепной драпировки костюмов – изобличающих мастера первой величины, сама Туснельда должна быть отнесена к числу фигур наиболее самостоятельных, наиболее удачных во всей германской живописи. Не менее матери хорош и сын. Несомненно. Что красавица пленница совершенно затмевает собой всеё происходящее на картине. Взгляд зрителя неминуемо, с какою-то непреоборимой силой, обращается именно на Туснельду, и, если он перебегает с её стройной, глубоко драматической фигуры на другие фигуры картины, так только для того, чтобы вернуться к ней снова.

И всё-таки «Туснельда» Пилоти художественно неверна. Вовсе не такими красавицами. Вовсе не такими цивилизованными и развитыми женщинами, какой неминуемо должно признать эту Туснельду, рисует их Тацит. Да и откуда было им, этим германкам, взять ту салонную сдержанность, то придворное приличие, этот этикет чувства. С которым идёт Туснельда в тримфальном шествии по Риму, поражая величием своегогоря и царственностью осанки. Но – именно такой должна была быть писана Туснельда для современной Германии, и только такой могла она обусловить тот колоссальный успех, который вызвала картина в стране, продолжающей начатую 2000 лет назад борьбу против романских рас.

За грппой женщин, перед самой триумфальной колесницей, следует группа германских предводителей, закованных в цепи. Колесница только что проехала триумфальную арку. Не ней, окружённый штандартами и значками. Стоит Германик, имея пере собй своих пять сыновей; один из этих сыновей – Калигула. Массы народа виднеются кругом и вдали; они сыплшют венки и букеты и приветствуют криками победителя.

Первый план картины положительно плох. Пилоти наполнил его грудой убогих трофеев и, почему-то положил одного барда и посадил другого. Не менее фальшивой, чем легионер, дёргающий барда за бороду, является и та плебейская фигурка. Что уселась над знаменитой римской волчицей и угрожает кулаком пленной Туснельде.

Причина идеализации Туснельды – понятна. Недостатки первого плана тоже имеют свою причину: Пилоти послал свою картину в Вену, не окончив её. В общем – она производит большой эффект и, как сказано в некоторых частях своих действительно превосходна. Археологические подробности соблюдены весьма тщательно, – но «первой из первых» в ряду картин Венской всемирной выставки, мы признать её, конечно, не можем. 

С.

«Я обожду!..» к картине Л. Кнауса

Посмотреть на Яндекс.Фотках

Из журнала «Всемирная Иллюстрация» №990-1888 г.

«Я обожду!..»

К картине Л. Кнауса.

Талант и искусство художника одинаково часто и одинаково сильно выпиваются и обнаруживаются как в изображении отдельных лиц и предметов, то взятых из мира свободной творческой фантазии, то подмеченных в действительной жизни, так и в картинах, представляющих множество фигур глубокого драматического положения или спокойные, художественно рассчитанные группы. Людвиг Кнаус в продолжение своей тридцативосьмилетней художественной деятельности. Ещё раз блестящим образом доказал справедливость вышесказанного положения. С одной стороны, он сумел произвести на публику сильное впечатление, недоступное огромному большинству других современных художников, своими картинами из народной жизни южной Германии и Тироля, разрабатывая её во всех её проявлениях; с другой стороны, он не менее успешно писал картины. Состоящие из одной только фигуры, из олицетворения характернейших человеческих типов, которые пробуждают наш интерес и заставляют нас относиться с величайшим удивлением к их автору своею поразительно. Правдивостью, тонкостью индивидуализации, а также художественным замыслом и исполнением каждой работы. Нам стоит только вспомнить хоть такие, например, произведения Л. Кнауса, как «Органист», знаменитый «Инвалид за стаканом вина», «Деревенская колдунья», или детские типы «Деревенского принца», «Мародёра», маленькой девочки с табакеркой. В которых его сила и тонкость характеристики выказались во всём своём блеске.

В течение двух последних лет Людвиг Кнаус увеличил галерею своих произведений ещё двумя новыми драгоценными картинами, одна из которых – «Я обожду!..» была выставлена на берлинской художественной выставке 1886 года, а другая – «Староста» - на той же выставке 1887 года. В первой картине он олицетворил этап загнанного. Скромного в высшей степени человечка; это – разносчик, который с трудом добывает себе под старость скудное пропитание разноской и продажей различных произведений печати и т.д. Быть может, несколько лет тому назад, старик видел и лучшие дни. Уже от природы тихий и робкий он, после такого резкого и горького поворота судьбы своей, был окончательно подавлен; этот грустный переворот довёл его до того состояния, когда каждый из нас готов просить извинения у всех окружающих за то, что он ещё существует на белом свете. Этот старикашка так уже привык слышать не особенно вежливый отказ на пороге дверей: - «Нам ничего не нужно», так уже привык стоять перед дверью на улице или – в самом благоприятном случае – в передней, ожидая ответа, а иногда даже простаивать на одном месте по несколько часов, совершенно забытый и не удостаиваемый никакого ответа, - что он уже не может находить в такого рода обращении с собой ничего для себя оскорбительного или унизительного. – «Я обожду!..» слышится в таких случаях его тихий скромный голос.

В этот именно момент и представил его нам художник, которому, вероятно, когда-нибудь попался на глаза один из таких бердинских разносчиков. Он. Как живой, стоит в картине, поражая зрителя своею правдивостью, также как теплотой и искусством исполнения. Начиная от его почти совсем голого черепа с редкими волосами на затылке, от болезненного, бесцветного лица с седой бородой, обтянутого пергаментной кожей, и кончая в смущении положенными одна на другую руками и сильно истрёпанной обувью, в неловкой поставке ног, в каждой складке платья светится полный, истинный тип, одновременно комический и печальный.

Не будем говорить об исполнении картины. Тем более, что этому предмету мы посвятили уже несколько строк в специальной статье журнала за прошлый год (см. №847-й. «Всем. Илл.» 1887 г. Том XXXVII). Наша гравюра не может передать всех прелестей картины, равно как и её цветовых эффектов, она даст нашим читателям лишь некоторое понятие об этом произведении почтенного художника, занимающем одно из лучших мест в ряду всех других его выдающихся работ.

Из журнала «Всемирная Иллюстрация» №947-1887 г.:

Выставка картин в пользу Александровской больницы (собственность частных лиц..

(Большая Морская улица, д. №109).

Благотворительная выставка картин, собранных от частных лиц. Включает в себя до 60 картин; между которыми есть выдающиеся произведения живописи. Преобладают картины иностранных художников. Поражает своими художественными достоинствами картина Кнауса «Я подожду». Картина эта бесспорно перл на выставке. Картина небольшая, с одной фигурой старика; но что это за фигура. Это живой человек. Голова написана чрезвычайно правдиво. В этой живописи, в этом прикосновении чуть не гениальной кисти есть что-то святое. Так может прикасаться кистью только человек награждённый высшими дарами природы. Таким человеком вполне может гордиться немецкий народ. Тут есть на что посмотреть, есть чему поучиться. Как сильно затрагивает самое хорошее в душе зрителя такая картина. Побольше бы таких произведений и почаще бы смотреть их. Какой душевный отдых, какое эстетическое наслаждение! ...

Жорж Антуан Рошгросс (1859-1938) - Пляска Саломеи перед царём Иродом

Из журнала «Всемирная Иллюстрация» №959-1887 г.

Пляска Саломеи перед царём Иродом.

Ж. Рошгросс – ещё молодой художник, получивший уже однако большую известность как в артистическом мире, так и в публике, и французские художественные критики не раз с похвалой отзывались об его таланте. Едва ли представляется теперь надобность приводить содержание картины: сюжет её всем известен, и мы можем коснуться лишь частностей. На возвышенной эстраде вы видите мрачного Ирода; слева расположились гости; перед ними, под звуки странной восточной музыки – арф, тимпанов и египетских гремушек – извивается в сладострастной пляске Саломея, каждым движением своего гибкого, стройного стана овладевая зрителями, опьяняя их, кружа головы. В душе Ирода зарождается беспокойство, смущение; Иродиада следит за ним, не сводя глаз, старается проникнуть в его мысли и ждёт удобной минуты, чтобы привести в исполнение задуманный план. А общее очарование всё усиливается, страсть и нега разливаются по обширному покою …

Этот именно момент и представил нам высокодаровитый художник.

Пытка боярыни Морозовой - рисунок Владислава Перова

Посмотреть на Яндекс.Фотках
Из журнала «Всемирная Иллюстрация» № 942-1887 г.

Пытка боярыни Морозовой.

(рисунок Перова)

Боярыня Феодосия Прокопьевна Морозова была второй супругой Глеба Ивановича Морозова, одного из первых бояр при царе Алексее Михайловиче. Замужество её относится к 1650 г.; она была дочь окольничего Прокопия Фёдоровича Соковнина, человека очень близкого и родственного царице Марье Ильинишне. Муж Морозовой умер в 1662 г., после 12-ти летнего суружества с молодой женой и оставил вдову около 30 лет от роду. С этого события без того крайне набожная Морозова сделалась ещё преданнее религии, укрепление которой было положено духовником Морозовой и её сестры, Евдокии, бывшей замужем за князем Петром Семёновичем Урусовым, знаменитым протопопом Аввакумом.

С какой роскошью и довольством жила прежде Морозова в Москве лучше всего можно представить из письма к ней Аввакума, который в нём говорит, «жена ты была боярская, Глеба Ивановича Морозова, вдова честная, в Верху чина царева, близ царицы; в дому твоём тебе служило человек 300, крестьян у тебя было 8.000, имения в твоём дому было на 200 или 250 тысяч , друзей и сродников в Москве множество; ездила ты к ним в карете дорогой, украшенной мусиёй (мозаикой) и серебром, на аргамаках многих, по 6 и 12 запрягали, или человек 100, 200, а иногда и 300, рабов и рабынь шло за тобой, оберегая честь твою и здоровье. Пред ними красота твоего лица сияла, как в древнем Израили вдова Июдифь, победившей Навходносорова князя Олоферна. И знаменита была ты в Москве. Как древняя Девора в Израиле или Есфирь жена Артаксеркса». Но всею роскошью пренебрегала Морозова ради религии и раздавала милостыню, принимала у себя юродивых и гнойных, у которых сама обмывала раны и струпья. В числе посетителей её находились два известных юродивых Фёдор и Киприян, знаменитые ревнители древнего благочестия. Собирая около себя убогое общество, Морозова поучалась его подвигами и словесами, причём особенно восставала против новых постановлений Никона.

В январе 1671 г. Царь вступил во второй брак с Натальей Кирилловной Нарышкиной. Морозовой, по старшинству её положения, следовало в свадебной чину стоять во главе других и говорить титло царское, но она отказалась от этого, жалуясь на болезнь своих ног. Государь понял причину её отказа и прогневался, сказав: «Знаю, она загордилась». Гроза собиралась, но сестра её знала всё, что просходило при дворе и, услыхав один раз, что Морозова будет взята сегодня под стражу, отправилась к ней сообщить о том и решилась остаться вместе с нею. Томясь в заключении, Морозова узнала о смерти своего единственного сына, которого, как кажется, залечили из желания спасти ему жизнь, но весть эта , которой хотели показать, что Господь Бог наказывает её, ничуть не подействовала на изуверку. Мы не будем излагать всех бед, претерпленных Морозовой, историю жития которой желающие найдут в «Русском Вестнике за 1865 г., написанную г Тихонравовым согласно списку её жития, хранящегося в библиотеке графа Уварова.

Со смертью сына Морозовой имения и вотчины их были розданы боярам, а вещи золотые и серебрянные распроданы, так говорится в сказании её жития, причём упомянуто, что в одной из палат нашли множество золота, которое было «заздано въ стене» - клад, спрятанный вероятно ещё предками Морозовых.

Самая пытка над Морозовой была вызвана тем обстоятельством, что она оттолкнула митрополита, который при увещевании её, находя, что она не в своём уме, хотел для просветления Морозовой помазать её миром; была даже речь об сожжении её, но в думе боярской Морозова нашла себе защитников и приговорена была к пытке.

Картина этой пытки передана в рисунке, поном драматизма, принадлежащем молодому художнику Перову, сыну знаменитого бытописателя русской жизни, профессора живописи В.Г. Перова.

При пытке Морозовой. Как говорит история, присутствовали: князь Иван Воротынский, князь Яков Одоевский иВасилий Волынский. Перед пыткой Морозовой в её глазах была прежде пытана, т.е поднята на стряску на дыбу, Марья Даниловна, а потом её сестра княгиня Евдокия Урусова; затем князь Воротынский уговаривал Морозову повиниться. Уверяя, что всему виной то, что она принимала юродивых Фёдора и Киприяна; этот момент и изображён художником, когда на слова Воротынского ответила Морозова: «Не велико наше благородие телесное и слава человеческая суетна на земле, и всё. О чём ты говоришь, всё это тленно и мимоходяще; послушай, что я скажу тебе: помысли о Христе, кто Он и чей Сын и что сотвори… Полсе распят был от жидов; так и мы все от вас мучимы». Тогда приказано было связать Морозову «рукавами срачицы ея увита поконецъ сосецъ и руки на опако завязать». От этого описания отступил несколько г. Перов. Скончалась боярыня Морозова и её сестра в заключении в городе Боровске, где в 1820 году известный учёный Строев видел на городище у острога камень, накотором прочитал следующую надпись: «Лета 7… погребены на сем месте сентября в 11-й день боярыня князя Петра Семёновича Урусова жена его княгина Евдокия Прокопьевна, да ноября во 2-й день боярыня … жена … Морозова боярыня Феодосия Прокопьевна. А в инокинях инока-схимница Феодора, а дщери окольничего Прокофия Фёдоровича Соковнина. А сию цку положили на сёстрах своих родных боярин Фёдор Прокофьевич, да окольничий Алексей Прокофьневич Соковнины».

И.Б. 

О художнике (из "Нового Полного Биографического Словаря русских художников" Э.Г. Коновалова):

Перов, Владислав Васильевич (1868-1898) - живописец. Сын В.Г. Перова. В Государственной Третьяковской галерее имеется его картина "Странник", в Государственном Русском музее - "Рыбная ловля" (1887).